Ну да, ну да. Интересная работа, возможность увидеть новые экзотические места. Ищут смелых и активных волшебников, владеющих трансфигурацией и любящими магических существ. Брен выдал хмурую ухмылку, обмакнул перо в чернильницу и выписал рядом: и обожающих перекладывать бумажки со стола мистера Коула на стол мистера Макнейра. Волшебник на буклете, призванном агитировать выпускников Хогвартса, пробурчал что-то в том роде, что его тоже не затем размещали на буклете, чтобы развлекать разгильдяев.
- А я шел бороться с драконами, и погляди, - резонно возразил Бреннан в полголоса, обводя глазами пространство вокруг. В большом кабинете кроме него было пятеро сотрудников: еще двое стажеров, два драконолога и драконоборец, которые призваны были учить вчерашних мальчишек. Брен не метил в драконологи, хотя их потому и было больше, что погладить дракона по холке хотел каждый второй, а как уничтожить взбесившегося - так все слишком благородные. Тем не менее и у будущих драконологов, и у будущего драконоборца на столах лежало примерно одинаковое - огромное - количество бумаг. Там были обучающие буклеты, служебные записки, выписки из энциклопедий и новинка сегодняшнего дня - брошюрка, которой предстояла проверка и скоры выпуск в печать. Брен сперва возгордился тем, что им доверили проверить сведения о драконах, но потом понял, что проверка была заключена в выискивании досадных опечаток. Ну что ж, писал он, кажется, без ошибок, и чужие увидеть тоже мог... хотя хотелось бы поправлять информацию более специализированную.
- Что за придурок это писал... - простонал с соседнего стола Ник. Бреннан внутренне согласился, но виду не показал. Никто из стажеров ему не нравился, о драконах они ничерта не знали, ни чтобы их уничтожать, ни чтобы тем более их воспитывать. Отношения были напряженными. Брен был один тому виной, но поделать с собой ничего не мог: его щенячий энтузиазм, которым младший МакКливерт положительно отличался в школьные годы, исчез без следа. Мало кто к двадцати трем годам вляпался во столько же дерьма. Теперь хотелось только остаться при своем и показать, что хоть чего-то да стоишь; терпеливое обучение тех, кто пошел в драконологи, потому что куртки из драконьей кожи выглядят круто, в планы не входило.
Странно это, подумалось вдруг Брену. Он оторвался от брошюры, уставившись в пространство между двумя ближайшими столами. Мысли невольно перекинулись на свою семью, на семью МакФасти. Хотя он сам не хотел иметь ничего общего со спасением драконов, эти ребята все же кое-чему его научили. И странно, как они повлияли на пустую мальчишескую голову: за благоденствие толстокожих тварей Брен не боролся, но вспыхивал, как порох, когда кто-то начинал рассуждать о драконьих повадках, о мифических способах улучшить мозги с помощью странных драконьих частей, обо всем, короче, о чем понятия не имел. И хотелось запальчиво крикнуть: заткнитесь! ничего вы не знаете! Чему вообще вас учили? Вчера один из младших драконологов, недавних стажеров, заявил, что ласковее недавно отложивших яйца драконих сложно существ найти. Бреннану едва удалось сохранить молчание, но тяжелого вздоха удержать не удалось, за что тут же было получено последнее-официальное-предупреждение.
На некоторых людях прямо-таки написано "скотина", и иногда они даже скотинистее драконов, это Брен в Министерстве уяснил хорошо. Он коротко, раздраженно вздохнул и вернулся к бумажкам. И кто писал-то все это? "Дроконологи" и "валшебники", сложно поверить, что это ошибки самопишущих перьев. Эти ребята обычно хорошо документируют сказанное и заданное. И вот, снова: "преходите". Бреннан заскрипел пером, перечеркивая неверное и подписывая правильное. Спорить можно было, что все ошибки сделаны исключительно для удовольствия стажеров, чтоб жизнь медом не казалась.
Дверь в кабинет скрипнула, открываясь и закрываясь - это Ник вышел вслед за остальными. Вообще-то сейчас было официальное обеденное время, но гораздо умнее было изображать активную деятельность, даже если ее не было. Тот самый скотинистый драконолог предпочитал работающих стажеров, как он всегда и повторял. Успокаивало только то, что от стажировки оставалось всего ничего - четыре месяца. Глядишь, помимо бумажек их еще раз возьмут на реальное дело - хотя бы единожды.
Звук чьих-то торопливых шагов заставил Брена поднять голову от своей работы - он подумал было, что происходит что-то интересное, и в первые секунды не сообразил даже, кто перед ним стоит.
- Ирма? - не до конца веря глазам своим, спросил он. И тут же, глухо застонав, закрыл лицо ладонями. Подумаешь о МакФасти - они тут как тут, следовало уяснить это еще месяц назад, когда в коридорах встретился Честер. Можно было понадеяться, что Ирма МакФасти появилась здесь по своим делам, но выражение ее лица такой надежды не оставляло. Брен выбрался из-за стола и с вызовом уставился на старую знакомую. Только на это его и хватило.

[indent]  [indent] Паника тело охватывает кованными прутьями, но Алиса упрямо идет вперед, пальцами в кору деревьев впиваясь. Она знала, куда записывалась, ладони дрожали, когда Лонгботтом подхватывала несколько склянок зелий, которые обязательно не успеет использовать. В последнее время все сложнее оценивать опасность и невыполнимость заданий, и она вынуждена принимать участие в каждом, чтобы не оставлять в одиночестве тех, ради кого продолжает по утрам из постели теплой выбираться.
Утопая ботинками во влажной грязи, Алиса останавливается у линии леса, переводит дыхание и пот со лба стирает рукавом. Солнце уже скрылось за горизонтом окончательно, оставляя лишь разливы красного на границе неба с землей; за низкими домами видны бесконечные леса, и это Лонгботтом настораживает: местность тяжело будет покрыть им впятером.

[indent]  [indent] Она перехватывает артефакт из кобуры, которую прикрепляет теперь только к бедру, прокручивает древко между пальцами, укладывая в ладонь удобнее. Тихое «ревелио», направленное на дорогу от леса до первого сарая, позволяет им продвинуться вперед без видимых препятствий. Алиса успевает стереть следы за их компанией, в конце задерживаясь, вперед себя пропуская новичков.
Она ловит взгляд Фрэнка, который возглавляет их отряд, пытается улыбнуться, но вряд ли на губах появляется хоть что-то, похожее на улыбку. Кивает следом, мол, да, я за тобой, иди, а сама приседает на корточки, чтобы через ограду перелезть.

[indent]  [indent] Они должны добраться до деревянной церкви, в которой, судя по наводке, хранятся артефакты, используемые пожирателями смерти. Алиса предполагает, что кто-то из здешних является одним из тех, кто лицо за маской прячет, поэтому внимательно смотрит по сторонам, когда их отряд вперед продвигается. Не хочется терять своих бойцов, попадать впросак и вновь бежать с поля боя снова.
Артефакт перед собой держит, второй рукой поддерживая запястье, целится в двери и окна, шепча заклинания защиты и невидимости, которыми успевает задеть и Фрэнка. Мантия уже начинает сбоить на ее плечах, поэтому Лонгботтом шаг ускоряет, обгоняя одного из новичков, за руку его подхватывает и заставляет поспешить.
— На два часа, — указывает в сторону церкви, темной от недостатка освещения и скрытой за густыми тучами луной. Остальные кивают, разбредаются по сторонам, Алиса перехватывает рюкзак, открывая его на ходу и оттуда вытаскивая заколдованный камень. Запрет на трансгрессию - необходимость в подобной работе, ибо пожирателям смерти хватает и сил, и энергии, чтобы без передышки прыгать из одного места в другое, а орденовцы не могут рисковать взятыми в плен коллегами. Когда все пять камней касаются земли, Алиса активирует заклинание, куполом скользящее над церковью и замыкающееся над ней с характерным щелчком.
Именно он и служит позывным к действию, которое каждый из них понимает: Лонгботтом вновь приседает на корточки, волшебной палочкой подсвечивая себе проход к окну церкви, через которое хочет внутрь попасть. Заходить с крыльца может стоить оторванной ноги или расщеплением: она уже успевает это запомнить, останавливаясь у рамы и выдыхая на нее несколько раз, на затуманенной поверхности вычерчивает руну тишины. Когда стекло разбивается, то бесшумно падает на деревянный пол, а Алиса следом перелазит внутрь.

[indent]  [indent] Люмос использовать она не спешит, вновь проверяет территорию, оглядывается, в углах разыскивая или ловушки, или признаки присутствия посторонних. Когда внутри оказываются остальные орденовцы, она Фрэнка руку ненадолго сжимает в жесте, хорошо, что ты добрался. Они осматривают помещение, находят скрытый проход в подвал, который один из них спускается, чтобы проверить на наличие артефактов.
Алиса не сразу понимает, что Кевина нет дольше положенного, некоторое время смотрит на вход в погреб, подбираясь медленными шагами к нему. Люк открыт, поэтому в темноте она ожидаемо ничего не замечает, но, отправив шар люмоса в закуток, замечает отблеск серебристой маски, следом тут же отправляя обездвиживающее заклинание. Оно ударяет мимо, а в нее летит зеленый луч, от которого Лонгботтом успевает отскочить, в ответ выбрасывая связывающее заклинание.
— Черт, — ругается она, — ловушка, — кричит громче, чтобы остальные услышали, а топот подмоги пожирателя заставил насторожиться. Он пытается аппарировать — слышен резкий хлопок неудавшейся трансгрессии, — и Алиса палец к губам прикладывает, когда орденовцы останавливаются к люка.
— Выходи, — требует следом, в ответ получая лишь смешок, а затем из дырки в полу летит в их сторону куртка Кевина и его переломанная палочка. Она губы сжимает, пальцами палочку перехватывает и внимательно следит за отблесками света в щелях деревянного пола - пожиратель смерти двигается.

[indent]  [indent] Ивонн бросается в атаку, доски прожигая огненным шаром, вопит проклятья, потому что Кевина знает лучше остальных, отправляет по меньшей мере три заклинания без передышки, с воем отступая на несколько шагов, когда сипло вдыхает разгоряченный воздух.
Алиса ее хватает за руку, уводя за спину, в дыру отправляет обезвоживающее и колющее, когда слышит грузный грохот. Очевидно, тело падает, поэтому Лонгботтом замирает на месте и пытается прислушаться к вновь образовавшейся тишине.
Она Ивонн отпускает, скрипучими шагами продвигаясь ко входу в погреб и приземляется на утоптанную землю. Пахнет затхлостью, а темнота слепит хлеще, чем подобное заклинание.

[indent]  [indent] Алиса выступает против использования непростительных заклинаний, потому что они душу раскалывают, и орденовцев к пожирателям смерти приравнивают. Она спорит с Аластором, с Фрэнком, с Марлин, не отступает от своей позиции даже тогда, когда они одного за другим хоронят, во всем обвиняя случай и агрессивное поведение обеих сторон.
Поэтому когда она видит пожирателя смерти, стоявшего на своих двоих, то не сразу реагирует на его атаку, но успевает за коробками спрятаться. В него не попадало ее заклинание, он лишь их обманул, бросив бедного Кевина на пол для характерного звука.
[float=right][/float]— Он в сознании, — кричит вверх, пока выбрасывает жалящее и связывающее снова и снова, но пожиратель уже подтягивается на руках через дыру в полу. Она слышит яростные проклятья наверху, подбегая к лестнице и забираясь по ней обратно на поверхность. Труп Ивонн Алиса замечает первым: она лежит чуть поодаль от остальных, определенно сраженная Авадой, в ее руке все еще сжата волшебная палочка, а ноги подрагивают в конвульсиях. Силой воли она заставляет взгляд от нее отвести, чтобы выбросить взрывающее заклинание. В этот раз наконец попадает, и пожиратель отлетает на несколько метров на скамейки, когда Лонгботтом побегает к мужу, чтобы не отставать от остальных.

[indent]  [indent] — Две авады, — никак не комментирует это, хотя понимает, что они не могут уложить одного пожирателя, потому что он непростительным пользуется, а сама Алиса продолжает жалить его атакующими. Если бы в погребе не троила время на жалящее, а сразу выпустила бы кедавру, то Ивонн была бы жива. Зло сжимает волшебную палочку, выбрасывая на него Исцендио.
Лонгботтом пытается себя оправдать и не брать ответственность за тех, кого уберечь не может, но то и дело растерянно приседает от летящего зеленого луча в их сторону. От Авады не отбиться ни щитами, ни заклинаниями, ее можно лишь ею же отбить - как считает Муди. Но Алиса не будет, не будет уподобляться монстрам, она своих демонов держит в замке, прячет в глубине и выпускать не собирается.
[float=left] [/float]Джона хватает за руку, за собой в укрытие утягивая, спасая от авады и сталкиваясь взглядом со Фрэнком. Он против, он не одобряет, Алиса знает, чувствует_понимает, но не станет через себя переступать, не будет. Когда он зелеными лучами пользуется, упрямо не смотрит, потому что с последствиями боится сталкиваться. Может, она и не так отважна, как остальные, или ее принципы все-таки сильнее, чем принципы тех, кто пытается выиграть по-легкому //

[indent] [indent]  [indent][indent] неужели это и есть по-легкому?

власть под рукой и ластится, и калечит.

В австрийской столице яркое солнце и холодный воздух.
Том пьет горячий глинтвейн на открытой веранде одной из местный кофеен магического квартала и даже согревающие чары, пологом накинутые хозяевами заведения, не спасают от ледяных щупалец ветра. В Австрии весна холоднее, но солнце ярче; все туманы исчезают к утру, а не прячут улицы до полудня, как в родном Лондоне. Золотые блики соскальзывают по золоченым барочным шпилям домов, цепляются за изогнутые декоративные фронтоны, свет бежит по мозаичной крыше с цветастым орнаментом, по витражным стеклам готической церкви, прижатой боком к магическому кварталу.
        В Вене нет войны, нет агитационных листовок, мокнущих в лужах прямо на мостовых. Но это не значит, что в Вене мир и спокойствие. Темного Лорда встречают в богатых чистокровных домах с распростертыми объятиями, за ужином с ним пьют вино, говорят о политике. Австрийские чистокровные еще воспринимают Волдеморта как английскую редкость, особый выставочный образец, поговорить с которым все равно что поучаствовать в редком представлении и в ответ на это у Тома хватает сил продолжать тонко улыбаться всем им. Магам любопытно и Темный Лорд может  сделать вид что пляшет под их дудочку.  В благородных домах, среди золотой вышивки на богатых портьерах, тоже таятся черные змеи, есть место амбициям и жажде властвовать и подчинять. Темный Лорд заглядывает в чужие головы и не видит в мыслях никакой разницы с теми, к которым он успел привыкнуть на родине. Австрийцы открывают двери перед чужим Повелителем утром, а вечером часть из них привыкают склоняться перед ним в поклонах. Скоро все пляски закончатся.

                              но темный лорд знает: эта страна чужая ему.
                               и это всего лишь п о к а что

В Австрии он предпочитает проводить время вдали от своего привычного окружения, оставляя часть собственных действий и планов втайне даже от Ближнего круга. Не берет с собой Нагайну и других провожатых не берет тоже. Вне Англии, черных мантий, привычного уже статуса, Волдеморт пьет горячий глинтвейн на открытой веранде и ветер бродит по черным волосам, тянет дымные кольца сигареты своими прозрачными пальцами. Том читает местный магический вестник без особого интереса, в колонке светской хроники находит упоминание о вчерашнем бале, как и о том, сколь широкий был список приглашенных заграничных гостей, потом улыбается снисходительно, вспоминая что на приёме не было ни одного полукровного (кроме него самого).

Тени за Томом копятся черными резкими гранями, густые и объемные, они тем сильнее, что ярче солнечный свет. И Волдеморт подставляет ему лицо, переворачивает страницы газеты, кратким жестом отсылает молоденькую официантку прочь даже не посмотрев на неё и искоса. Где-то между светской хроники Лорд цепляется за имя Саломона Геснера и недовольно кривится. Старый маг был приглашен Морицем Дитрихштейном лишь по желанию Волдеморта и благодаря оказанной Повелителем милости, вот только милость оказалась напрасной. Разговор с Саломоном был бесполезным, неудовлетворительным; Темный Лорд еще неприязненно рассматривал бывшего сторонника Гриндевальда, когда тот напоказ вежливо раскланивался прощаясь.
                                - сожалею что ничем не могу вам помочь, -
                                         лживо прокаркал геснер. и том так же лживо отмахнулся,
                                         словно бы их разговор не имел никакого значения.
Теперь Волдеморт обдумывал дальнейшие действия и свой запасной план. Как удачно, разумеется, что его часть порталом прибыла в Вену накануне. алекто кэрроу Тому даже не понадобилось обращаться к магии темной метки, чтобы почувствовать что его Пожиратель Смерти находится неподалеку. Он только встряхнул газету и аккуратно ее сложил, отнимая взгляд от движущихся колдографий, чтобы увидеть ведьму чуть выше по улице.

У Алекто был взрывной характер, резкие движения, импульсивность и доля дикости, которую - удивительно - не смогли искоренить ни родители, ни образование. Волдеморт лишь изредка видел Кэрроу и едва ли уделял ей внимания столько же, сколько и миссис Лестрейндж, хоть и не так уж много женщин он допускал в ряды своих боевых сторонников. Теперь со стороны следил за девушкой пристально и внимательно, совершенно не скрываясь от Кэрроу. Даже допускает краткую тень улыбки, когда ведьма замечает его самого и все еще пристально-равнодушно смотрит, никак не выражая ни интереса, ни неприятия. В чужой стране Темный Лорд ведет себя человечнее, самую малость, но человечностью все равно обладает едва ли.

Алекто Кэрроу в Австрию отправили по его же приказу, как пушечное мясо, которым не жаль воспользоваться, если подобное выйдет на пользу. Тайно, не привлекая внимания, чтобы в чужой смерти Темный Лорд вдруг не стал виноват по нелепому стечению обстоятельств. И потому сейчас Волдеморт допускает улыбку и чуть склоняет к плечу голову, узнавая сторонницу. Он взмахивает рукой приглашающе и ждет когда Пожирательница подойдет к его столику.

- Мисс Кэрроу, - в качестве приветствия произносит Темный Лорд и указывает кивком на креслице напротив. Суетливая официантка даже успевает поднести белую вышитую салфеточку, положить пергамент с меню и с поклоном ускользнуть прочь, прежде чем Волдеморт вновь заговорил. - Какая неожиданная и приятная встреча.

В голосе прорезается тень иронии - в совпадения врядли из них двоих верит хоть кто-то. Под солнечным  светом австрийской столицы Волдеморт прячет багровые глаза за карими, но кровавые искорки у черных дыр зрачков прорываются все равно. 

- Может статься вы мне здесь пригодитесь. - Свои слова Волдеморт украшает холодной улыбкой, бархатом ровного голоса  и смотрит в чужие глаза.

         Алекто Кэрроу молодая, полная жизни.
                       Повезет (ей же) если всё так и останется.

Патриция осекается, потому что Доркас говорит правильные вещи: что ее ждет через год там, откуда она бежала, потому что когда-то всех окрестила монстрами, зверями, чьих лап опасаться нужно? Наверное, ничего хорошего, сто процентов - ничего_хорошего. Селвин скорее наказать себя хочет, с каждым годом ставки повышая. Сначала это было самобичевание, общение с теми, кого презирала до этого, а теперь вынуждена с ними равняться, после - побег, отчаяние, попытка скрыться от всего мира. Когда с этими тенями Патриция смиряется, она решается на следующую ступень: разговор с Нейтом, Кадом, теперь возвращение домой. Кажется, что еще чуть-чуть и ее на земле этой больше не будет, судьба наконец устанет бороться с яростными попытками с ней столкнуться и просто даст то, чего Селвин жаждет. Наверное, так было бы правильно, так было бы с п р а в е д л и в о.

— Я их не защищаю, — отвечает пристыжено, потому что не ради пожирателей смерти рискует всем, а ради семьи.
— Я уговорю их уехать, бросив все позади, — скорее себя успокаивает, чем Медоуз пытается предложить очередную сделку. Могла бы быть более убедительной: Доркас, только я могу их убедить, понимаешь, надо бежать, - было бы этого достаточно она уже никогда не узнает. За год ее отсутствия Орден Феникса никуда не сдвинулся: разве что оказался запрещен законом, что только усложняло ее сотрудничество с ним. Если теперь они наравне с пожирателями смерти, то в чем смысл, стоит ли ради этого рисковать?

Медоуз повторяет то, что ей твердят окружающие: ради блага, ради добра, ради светлой стороны. Но кто определяет то самое благо, кто диктует способы борьбы? Селвин догадывается, что орденовцы следуют за несколькими лидерами, судя по всему, один из них Альбус, раз она сама с ним договаривалась о сделке, второй - Аластор, потому что Фрэнк именно через него ее в Орден зовет, а третий Эдгар, потому что он баллотируется в министры. Патриция правда не понимает, попытка победить в выборах - это способ отвлечь внимание или на свою сторону перетянуть первенство, ведь если во главе министерства магии окажется свой человек, то посадить неугодных в Азкабан на пожизненное заключение будет в разы легче.
Но только магглы не догадываются, что министры магии - лишь куклы, власти особой не имеют, ибо все решает визенгамот, председателем которого еще нужно стать. Значок министра не дает подобной гарантии, поэтому планы Ордена Феникса для нее до сих пор остаются загадкой.

Да и Доркас задается тем же самым вопросом, переспрашивая то, на что Патриция и сама найти ответ не может. Столько лет между двумя огнями, столько переживаний и попыток понять, как_правильно приносят лишь мигрени и нервные расстройства, а не мудрости или хотя бы жизненные уроки.
Но Пэт палочку крепче пальцами сжимает, потому что от своей мысли отступаться не хочет - это последний разговор с орденовцами, больше она с ними не только сотрудничать не хочет, но и пересекается. Клятва связывает ей руки, она не может поделиться ни с кем важной для деятельности феникса информацией, поэтому они могут просто ее отпустить, в конце концов Селвин имеет право принимать решения самостоятельно.
— Я считаю, что нельзя верить одному человеку, — отвечает, чуть погодя, искренне и так, словно не прощается, — нельзя верить в одного человека настолько слепо, чтобы следовать его указаниям беспрекословно, — Патриция кивает на палочку, которую Доркас на нее направляет, потому что если бы не Альбус, - она в этом уверена, - то они бы уже давно разошлись с миром. Но он приказал следить и не отпускать, что понять можно, но принять - нет.
— Надежду нужно искать в нас самих, в семьях, которые разрушаются из-за чужих амбиций, — упрямо отвечает Селвин, своего артефакта не опуская и понимая, что следующие слова Медоуз вполне закономерны. Она не может предать своих, подставить того же Дамблдора или Хартли - любого, кто причастен к информации, которой Пэт обладает. Но все эти разговоры толка никакого не принесут, девушки все равно будут стоять на своем, оттого Патриция на месте остается, раздумывая, достаточно ли времени прошло, чтобы вновь прыгнуть в вихре аппарации.

В ответ Доркас она только кивает:

— Я не хочу тебя ранить, — предупреждает, а на самом деле показывает, что не отступится и ее решение окончательное. Приподнимает голову, губы поджимая, и не отводит взгляда от той, от которой зависит чуть больше, чем ничего. Орденовцы заставляют всех членов организации чувствовать себя важными, словно они и правда могут что-то исправить, но очень легко отличить оптимистов от дураков, и Патриция во взгляде Доркас видит то, что в свое время мечтала разглядеть в Нейте. П о н и м а н и е. Она не просто стоит посреди поля, не просто под прицелом держит ту, кто когтями себе вырывает путь домой, она словно сама рассуждает о происходящем, и это Селвин заставляет смягчиться, поэтому палочку опускает.
Сражаться она не будет, выдержит атаку, ее заблокирует, но сама наступать не станет; подбирает рюкзак, который по воздуху к ней летит, не выпуская Медоуз из видимости.
— Я не могу быть с теми, в кого не верю, как бы мне ни хотелось справедливости, но для всех она разная. То, что Альбусу принесет удовлетворение, разрушит несколько семей, и я не могу с этой мыслью жить дальше, потому что в войне нет победителей, — Патриция щит вокруг себя колдует, — мы уже все проиграли, Доркас, — а потом трансгрессирует несколько раз, прыгая из парка в Косой переулок и оттуда в гостиницу Бирмингема, пока наконец не останавливается в нескольких километрах от родового поместья с попавшим в нее заклинанием Доркас, упрямо за ней прыгающей до Бирмингема.

Патриция наверняка много ошибок совершила и еще совершит, в ней живет бунтарство, которое выражения еще не нашло, потому что боль и отчаяние окружающих в себя она впитывает и не знает, как с ним справиться. Она была на стороне нейтралитета, обратилась за помощью к тем, кто, казалось бы, свет олицетворяет, и теперь должно попробовать понять, что из себя тьма представляет.
Тени ее поглощают по мере приближения к дому, но Селвин шага не сбавляет, крепче лямки рюкзака пальцами перехватывая. Она очень устала и ее тошнит от столько трансгрессий подряд, поэтому у высоких кованных ворот Пэт останавливается, чтобы перевести дыхание. В некоторых окнах горит свет, а лужайка заросла непроходимыми зарослями; атмосфера двора не внушает доверия: слишком мрачно, слишком не_так. На крыльце не встретит мать, тяжелые руки отца ее не обнимут, а взгляды братьев не позволят расслабиться в своей комнате.
Патриция дышать опасается, когда толкает ворота, боясь, что защита ее не пропустит, но не чувствует в ладонях ни боли, ни сопротивления. Делает несколько шагов к дому, пока не замечает, что входная дверь открывается, а освещая теплым светом крыльцо.

[indent]  [indent] Паника тело охватывает кованными прутьями, но Алиса упрямо идет вперед, пальцами в кору деревьев впиваясь. Она знала, куда записывалась, ладони дрожали, когда Лонгботтом подхватывала несколько склянок зелий, которые обязательно не успеет использовать. В последнее время все сложнее оценивать опасность и невыполнимость заданий, и она вынуждена принимать участие в каждом, чтобы не оставлять в одиночестве тех, ради кого продолжает по утрам из постели теплой выбираться.
Утопая ботинками во влажной грязи, Алиса останавливается у линии леса, переводит дыхание и пот со лба стирает рукавом. Солнце уже скрылось за горизонтом окончательно, оставляя лишь разливы красного на границе неба с землей; за низкими домами видны бесконечные леса, и это Лонгботтом настораживает: местность тяжело будет покрыть им впятером.

[indent]  [indent] Она перехватывает артефакт из кобуры, которую прикрепляет теперь только к бедру, прокручивает древко между пальцами, укладывая в ладонь удобнее. Тихое «ревелио», направленное на дорогу от леса до первого сарая, позволяет им продвинуться вперед без видимых препятствий. Алиса успевает стереть следы за их компанией, в конце задерживаясь, вперед себя пропуская новичков.
Она ловит взгляд Фрэнка, который возглавляет их отряд, пытается улыбнуться, но вряд ли на губах появляется хоть что-то, похожее на улыбку. Кивает следом, мол, да, я за тобой, иди, а сама приседает на корточки, чтобы через ограду перелезть.

[indent]  [indent] Они должны добраться до деревянной церкви, в которой, судя по наводке, хранятся артефакты, используемые пожирателями смерти. Алиса предполагает, что кто-то из здешних является одним из тех, кто лицо за маской прячет, поэтому внимательно смотрит по сторонам, когда их отряд вперед продвигается. Не хочется терять своих бойцов, попадать впросак и вновь бежать с поля боя снова.
Артефакт перед собой держит, второй рукой поддерживая запястье, целится в двери и окна, шепча заклинания защиты и невидимости, которыми успевает задеть и Фрэнка. Мантия уже начинает сбоить на ее плечах, поэтому Лонгботтом шаг ускоряет, обгоняя одного из новичков, за руку его подхватывает и заставляет поспешить.
— На два часа, — указывает в сторону церкви, темной от недостатка освещения и скрытой за густыми тучами луной. Остальные кивают, разбредаются по сторонам, Алиса перехватывает рюкзак, открывая его на ходу и оттуда вытаскивая заколдованный камень. Запрет на трансгрессию - необходимость в подобной работе, ибо пожирателям смерти хватает и сил, и энергии, чтобы без передышки прыгать из одного места в другое, а орденовцы не могут рисковать взятыми в плен коллегами. Когда все пять камней касаются земли, Алиса активирует заклинание, куполом скользящее над церковью и замыкающееся над ней с характерным щелчком.
Именно он и служит позывным к действию, которое каждый из них понимает: Лонгботтом вновь приседает на корточки, волшебной палочкой подсвечивая себе проход к окну церкви, через которое хочет внутрь попасть. Заходить с крыльца может стоить оторванной ноги или расщеплением: она уже успевает это запомнить, останавливаясь у рамы и выдыхая на нее несколько раз, на затуманенной поверхности вычерчивает руну тишины. Когда стекло разбивается, то бесшумно падает на деревянный пол, а Алиса следом перелазит внутрь.

[indent]  [indent] Люмос использовать она не спешит, вновь проверяет территорию, оглядывается, в углах разыскивая или ловушки, или признаки присутствия посторонних. Когда внутри оказываются остальные орденовцы, она Фрэнка руку ненадолго сжимает в жесте, хорошо, что ты добрался. Они осматривают помещение, находят скрытый проход в подвал, который один из них спускается, чтобы проверить на наличие артефактов.
Алиса не сразу понимает, что Кевина нет дольше положенного, некоторое время смотрит на вход в погреб, подбираясь медленными шагами к нему. Люк открыт, поэтому в темноте она ожидаемо ничего не замечает, но, отправив шар люмоса в закуток, замечает отблеск серебристой маски, следом тут же отправляя обездвиживающее заклинание. Оно ударяет мимо, а в нее летит зеленый луч, от которого Лонгботтом успевает отскочить, в ответ выбрасывая связывающее заклинание.
— Черт, — ругается она, — ловушка, — кричит громче, чтобы остальные услышали, а топот подмоги пожирателя заставил насторожиться. Он пытается аппарировать — слышен резкий хлопок неудавшейся трансгрессии, — и Алиса палец к губам прикладывает, когда орденовцы останавливаются к люка.
— Выходи, — требует следом, в ответ получая лишь смешок, а затем из дырки в полу летит в их сторону куртка Кевина и его переломанная палочка. Она губы сжимает, пальцами палочку перехватывает и внимательно следит за отблесками света в щелях деревянного пола - пожиратель смерти двигается.

[indent]  [indent] Ивонн бросается в атаку, доски прожигая огненным шаром, вопит проклятья, потому что Кевина знает лучше остальных, отправляет по меньшей мере три заклинания без передышки, с воем отступая на несколько шагов, когда сипло вдыхает разгоряченный воздух.
Алиса ее хватает за руку, уводя за спину, в дыру отправляет обезвоживающее и колющее, когда слышит грузный грохот. Очевидно, тело падает, поэтому Лонгботтом замирает на месте и пытается прислушаться к вновь образовавшейся тишине.
Она Ивонн отпускает, скрипучими шагами продвигаясь ко входу в погреб и приземляется на утоптанную землю. Пахнет затхлостью, а темнота слепит хлеще, чем подобное заклинание.

[indent]  [indent] Алиса выступает против использования непростительных заклинаний, потому что они душу раскалывают, и орденовцев к пожирателям смерти приравнивают. Она спорит с Аластором, с Фрэнком, с Марлин, не отступает от своей позиции даже тогда, когда они одного за другим хоронят, во всем обвиняя случай и агрессивное поведение обеих сторон.
Поэтому когда она видит пожирателя смерти, стоявшего на своих двоих, то не сразу реагирует на его атаку, но успевает за коробками спрятаться. В него не попадало ее заклинание, он лишь их обманул, бросив бедного Кевина на пол для характерного звука.
[float=right][/float]— Он в сознании, — кричит вверх, пока выбрасывает жалящее и связывающее снова и снова, но пожиратель уже подтягивается на руках через дыру в полу. Она слышит яростные проклятья наверху, подбегая к лестнице и забираясь по ней обратно на поверхность. Труп Ивонн Алиса замечает первым: она лежит чуть поодаль от остальных, определенно сраженная Авадой, в ее руке все еще сжата волшебная палочка, а ноги подрагивают в конвульсиях. Силой воли она заставляет взгляд от нее отвести, чтобы выбросить взрывающее заклинание. В этот раз наконец попадает, и пожиратель отлетает на несколько метров на скамейки, когда Лонгботтом побегает к мужу, чтобы не отставать от остальных.

[indent]  [indent] — Две авады, — никак не комментирует это, хотя понимает, что они не могут уложить одного пожирателя, потому что он непростительным пользуется, а сама Алиса продолжает жалить его атакующими. Если бы в погребе не троила время на жалящее, а сразу выпустила бы кедавру, то Ивонн была бы жива. Зло сжимает волшебную палочку, выбрасывая на него Исцендио.
Лонгботтом пытается себя оправдать и не брать ответственность за тех, кого уберечь не может, но то и дело растерянно приседает от летящего зеленого луча в их сторону. От Авады не отбиться ни щитами, ни заклинаниями, ее можно лишь ею же отбить - как считает Муди. Но Алиса не будет, не будет уподобляться монстрам, она своих демонов держит в замке, прячет в глубине и выпускать не собирается.
[float=left] [/float]Джона хватает за руку, за собой в укрытие утягивая, спасая от авады и сталкиваясь взглядом со Фрэнком. Он против, он не одобряет, Алиса знает, чувствует_понимает, но не станет через себя переступать, не будет. Когда он зелеными лучами пользуется, упрямо не смотрит, потому что с последствиями боится сталкиваться. Может, она и не так отважна, как остальные, или ее принципы все-таки сильнее, чем принципы тех, кто пытается выиграть по-легкому //

[indent] [indent]  [indent][indent] неужели это и есть по-легкому?

Было бы огромной глупостью утверждать, что в отделе тайн каждый рабочий день похож на следующий. Хотя бы потому, что данный отдел был лишен той монотонной составляющей, которая была вполне присуща всему бюрократическому строю, царившему в министерстве магии. Мало  того, что в самом отделе постоянно что-то происходило, так и мир за стенами министерства на месте не сидел, подкидывая интересные задачки, где помощь сотрудников отдела тайн требовалась сию же минуту. Абраксас, который с годами не утратил жажды знаний, интереса к жизни и любопытство, сам частенько, несмотря на статус высокого начальства, «выходил в поля», то есть отправлялся на ту или иную точку, где были замечены особые магические аномалии или же слишком хитрый артефакт. При этом ему всегда было, что делать и в отделе, где до сих пор с той стороны Арки Смерти никто не вернулся, но зато Комната Вселенной стала менее походить на лабиринт, из которого выбраться самостоятельно невозможно. Хотя последнее было для посвященных, так как чужак бы точно надолго там застрял. Благо, что комнаты запирались, а то некоторые министерские проверки совали свои носы исключительно туда, где была табличка «не влезай — убьет».

— Сэр, там вызов в Гринготтс, — вот Мортимер всегда знал, с какими новостями к нему надо подходить! Абраксас снял с носа очки и заинтересованно сверкнул глазами. Гринготтс? У него самого там несколько сейфов, включая и родовой. Но дело, собственно, даже не в том: секреты гоблинов, многие из них, так и остались при «ушлых зубастых друзьях». Не то, чтобы Малфою было интересно проверять банк на прочность и надежность, но кое-какие чары были любопытны, как и сами принципы создания артефактов. Одна беда: своими секретами с чужаками гоблины не делятся! Ровно как и закрытой информацией о том, кто, что и сколько хранит. Впрочем, последнее наверняка интересовало аврорат, которым бы проверить поступления в сейфы за счет контрабанды и поймать за руку, да только гоблины в дела волшебников и правда не вмешиваются. А здесь прямо такое приглашение! От которого отказаться было бы прямо-таки кощунственным.

В холле банка пришлось немного задержаться, чтобы поговорить с гоблинами. Конечно, это можно было сделать на месте, но только вот незадача: гоблины как раз к месту, где был обнаружен вредоносный артефакт, не собирались. Так что все скупые детали приходится узнавать наверху, и Абраксас крайне внимательно слушает. Вот только гоблины прекрасно умеют играть в такие игры и лишнего не говорят. А жаль: было бы очень познавательно. Но, как говорится, кое-что можно прочитать и по молчанию, и оскал Абраксаса не менее вежливый, чем у банковских служащих. Он переглядывается с Мортимером, и они оба идут в сторону вагонеток. Подобное средство передвижение было таким себе по надежности на первый взгляд и по ощущениям от поездки, но Абраксас себя ничем не выдал и попросил притормозить лишь за метров пятьдесят до места назначения. После этой остановки Мортимер спрыгнул на землю и пошел пешком. Между главой отдела и подчиненным не было произнесено ни одного слова: слишком давно работали, слажено, и каждый знал, как следует действовать. У Мортимера будет время чуть пройтись, посмотреть по сторонам, проверить, насколько далеко распространяется влияние артефакта, нет ли каких-то лишних рун или еще чего, что могло стать неким усилителем вроде бы простого предмета. Лучше было в этом плане перестраховаться сразу, что Абраксас и сделал, а сам поехал дальше.

— Добрый день, — улыбка была вежливой, вежливой по этикету, а вот глаза совсем не улыбались. Абраксас поглядывал по сторонам, оценивая обстановку и не спеша демонстрировать собственное любопытство, которое ему было не по статусу проявлять и которое могло выглядеть несколько неуместно. — Абраксас Малфой, отдел тайн, — он протянул руку вперед и представился, посчитав, что подобное будет кстати, но должностью сверкать не стоит. Хотя разве кто-то еще не в курсе? Во всяком случае, акцентировать внимание на данном вопросе Абраксас не стал и внимательно выслушал, что ему говорили. Разумно, что сразу лезть и подходить — это самоубийство чистой воды. Другое дело, что гоблины пытались усидеть сразу на двух стульях, где о происшествии должно было быть в курсе минимум народу, а, с другой стороны, проблема могла быть такой, что минимум не справится и придется звать кого-то еще. — Мой коллега скоро будет здесь и поможет, — Абраксас сразу обозначил, что он здесь не один, что поддержка близко, но, честно говоря, картина выглядела несколько удручающе, если все все-таки пойдет не так.

— Боюсь, что мне не предоставили всей информации ваши работодатели, — Абраксас позволил себе толику иронию: когда это гоблины говорили все и сразу? Другое дело, что подобное замалчивание могло им же потом и выйти боком. — Я не стану влезать в ваши внутрибанковские дела, но какой-то из близлежащих сейфов посещали в последнее время? Как я понимаю, эти пути, — рука с зажатой волшебной палочкой скользнула вдоль рельс. — Используются довольно часто? То есть артефакт и все странности заметили бы почти сразу? — Абраксас сделал шаг вперед и пригляделся. Тотем выглядел... дешевкой, честно говоря. Нет, все это относилось именно что к внешнему виду, где вещь пытались выдать «за старину». Если бы тотем был настоящим, то выглядел бы иначе, и был бы специально зачарован выглядеть достаточно прилично долгое время. Конечно, чары можно нарушить, магическая подпитка закончиться и так далее и еще множество вариантов. Еще ближе, и Абраксас поднимает свою левую руку, смотря, как слегка подрагивают пальцы. Неприятное такое ощущение тремора, который давит, и атмосфера становится такой вязкой, звенящей, напряженной. Абраксас всегда на работе себя чувствует немного рождественской елкой, если судить по количеству артефактов, которыми он всегда обвешан. Но, что поделать, — издержки производства.

— Скажите, кто-то или что-то уже успели пострадать? Сотрудники? Защита именно этой части сейфов? — Абраксас сжимает руку в кулак: ему не нравится, когда пальцы противно подрагивают. Следом невербальный щит, усиленный небольшим стазисом, был брошен в сторону артефакта, чтобы минимизировать воздействие. И дальше началось самое интересное, когда вдруг этот самый щит мигом срикошетил обратно в Малфоя! Абраксас даже не дернулся, но почувствовал, как на нем сгорает собственный щитовой артефакт, который принял на себя магический удар. Отражающий эффект на артефакт был не редкостью и не новостью, но, как правило, на настоящих сильных вещах его действие можно было просчитать, а здесь еще было непонятно, сколько попаданий потребуется, чтобы это разрушить.

Надо же, как любопытно.

Абраксас отошел на шаг назад, чувствуя, как медленно спадает эффект, как тело снова получает полный контроль над собой и ситуацией. Казалось, даже дышать можно было свободнее. А позади них уже слышатся шаги, и вдоль рельс идет мужчина, довольно улыбаясь. С этой улыбкой Мортимера Абраксас был знаком, и она ему категорически не нравилась, так как после этой улыбки, как правило, следовало «сейчас здесь такое будет!».

— Сэр, там на рельсах кто-то неприличное слово написал, — взгляд Абраксаса был соответствующим, что Мортимер тут же подобрался и прекратил паясничать. — Вернее, пару рун, что помехи вызывают, — он простодушно пожал плечами и подошел к начальству и местному борцу с проклятиями, которому не повезло угодить с ними на задание. — Мортимер, отдел тайн, — да, оригинальным представлением в самой закрытом отделе министерства определенно не блистали.

[indent] Правильно говорят: друг познаётся в беде. И только истинные друзья, могут протянуть руку помощи в трудную минуту. Несколько месяцев назад, погибла жена Эдгара, а ему пришлось практически каждый день выслушивать шаблонное «так жаль, если нужно чем-то помочь…». Вот только помощи никто ни у кого просить не собирался, Боунсы всегда привыкли решать свои проблемы самостоятельно. Скорее, первыми протягивать другим свою руку, практически всегда абсолютно бескорыстно. И, когда его дом настигла беда, лишь немногие, совсем близкие люди, остались рядом, чтобы поддержать. На похоронах Эрис было много людей, собрался Орден, за исключением нескольких волшебников, которые в силу работы не могли прибыть, родственники, друзья самой семьи. Были даже те, кто ныне находился в другом государстве. Сей факт, совсем чуть-чуть сглаживал душевные переживания, которые окутывали с головой. Было ли Боунсу сейчас как-то легче? Отнюдь нет. Но день сменял день и нужно было как-то держать себя наплаву, хотя бы ради своих детей и людей, которые говорят «как жаль» правда искренне.
[indent] Среди таких была семья Уизли, с которой Боунсы уже довольно давно были в хороших отношениях. Эд мог бы знавать Артура, своим хорошим другом, в то время, как Эрис скорее всего считала Молли лучшей подругой. Ох, эти женские клубы, разговорчики о готовке, воспитании детей и собственных мужей. Приятно было осознавать, что даже после её смерти, эта семья не перестала считать Эда другом, а наоборот, даже стала предлагал иногда приглядывать за детьми, когда он или Амелия, не могут этим заниматься. Не всегда же дедушкам и бабушкам в их возрасте, мотаться туда-сюда из Уэльса, чтобы присмотреть за мелкими. И он был им искренне благодарен, им всем.  Боунс чувствовал, что несмотря на свою разыгравшуюся в последнее время паранойю, семье Уизли доверять может. Они никогда не высказывали какого-либо негатива в сторону магглорожденных или сквибов, наоборот, некое пренебрежение, с которым относились чистокровные по отношению к рыжим, вводило в ступор и глубочайшее непонимание. Вероятно, ему, как полукровке никогда не понять причуды чистокровных, скорее даже наоборот. Если бы не они – не было бы тогда этой чудовищной войны, которая забирает жизни абсолютно невинных людей. Тогда и она не умела бы…

[indent] После довольно насыщенного трудового дня, Боунс аппарировал рядом с «Норой», жилищем семьи Уизли, рядом с посёлком Оттери-Сент-Кэчпоул. Тут обитали и другие семьи, с которыми, он был знаком. Очень умиротворяющее место, природа здешних мест, всегда очень нравилась Эдгару. Когда-то даже подумывал о возможном переезде, но всё никак не складывалось. Потому, их нынешний дом так и остался в Лондоне. Сейчас мужчина стал больше задумываться над этим вопросом, понимая, что каждая деталь в их жилище будет напоминать детям о матери. Приступы паники у Пенни никуда не девались и мысленно, Эдгар знал в чем может таиться причина. Или быть одной из них. Теперь же независимо от того, как завершаться выборы, в будущем, они таки куда-то переедут, начав жизнь с чистого листа. Но перед тем, Боунс завершит начатое – те, кто виновен в смерти Эрис, должны будут понести своё наказание.

[indent] Боунс поступал в двери дома Уизли и практически сразу, был пойман в охапку рук Молли, которая приветливо обняла мужчину. Эд лучезарно ей улыбнулся, ловя себя на мысли, что теперь ему стало делать это проще. Мать всея четы рыжих, по скромному мнению, колдуна, - героиня, поведала куда направился её муж, вместе с Перси и Пенни. В последнее время девочка очень часто вспоминала своего друга и не будь они таки маленькие, Боунс предположил бы, что это первая детская любовь. Та самая, которую мы никогда не вспомним, уже будучи взрослыми. Но они слишком дети, чтобы всё было именно так. Радовало только, что их совместные прогулки шли Пен на пользу.
Отправившись за ними, колдун шел по протоптанной дорожке, иногда уклоняясь от веток кустов. На улице уже было практически темно, солнце быстро садилось, накрывая всё вокруг сумерками – временем между днём и ночью. Пожалуй, самым загадочным часов, когда может произойти что угодно. Наконец, настигнув свою цель, хотел было приветствовать всех, как вдруг наступил на сухую ветку и был замечен первым. Артур ему улыбнулся, а мужчина махнул рукой в ответ.
[indent] - Добрый вечер! – Пенелопа быстро побежала к отцу, прыгая ему на руки, будто очень большой кролик. Боунс подхватил дочь и улыбаясь, спросил. – Как погуляли, монстрик?
[indent] - Папочка, я не монстрик. – Моментально надула губки дочь. Ему всегда нравилось, что Пен называла Эда исключительно «папочка» и никак иначе.
[indent] - А кто же ты?
[indent] - Твоя доча! – Девочка с серьёзным видом, положила свои маленькие ручки ему на щеки и кивнула головой. Невольно мужчина рассмеялся, давненько он не видел таких серьёзных заявлений. Поставив ребенка на землю, пожал руку Уизли и они собирались отправляться обратно, ведь наверняка, Артур уже устал, да и Молли тоже. Нужно было забрать Тристана и уже двигать в сторону Лондона, благо завтра должен быть выходной. Вот только не зря, с самого утра было какое-то тревожное ощущение, которое вечно списывал на паранойю и излишнюю тревогу за всех и вся. Перси увидел что-то странное недалеко, привлекая внимание родителей. Боунс сделал шаг вперед, вслед за Артуром, чтобы получше разглядеть. Сперва в ноздри ударил зловонных запах плоти, человека, которого буквально растерзали. Глаза Боунса невольно расширились.

[indent] - Пенелопа, побудь пока с Перси, мы с мистером Уизли разберемся. – Говорит он дочери, чтобы они ни дай Мерлин увидели, что произошло с тем мужчиной. Перед ними открывается ужаснейшая картина, которую уже, к сожалению, ни раз приходилось видеть Боунсу, когда он работал хит-визардом или, когда сражался против Пожирателей. Вот, кто никогда не знает пощады. Вот, кто кидает свои «предупреждения» самым зверским способом. – Судя по внешнему виду, тело лежит здесь пару дней. – Кровь луже разлилась вокруг, уже впитавшись в землю; брызги накрыли стволы ближайших деревьев. – Ты не знаешь кто это? Не из местных? – Спрашивает он, подойдя ближе, но всё же на безопасной дистанции, чтобы не смазать возможные улики. – Мы должны сообщить в отдел Магического правопорядка и в первую очередь убрать отсюда детей. – Мысленно Боунс спросил себя, кто же мог это делать – и сам же ответил на свой глупый вопрос. Однако, вслух озвучит не решился бы. Ход его мыслей был прерван внезапным вскриком рядом. Оба мужчины обернулись на писк и увидели, как Перси берет что-то в руки. Пенни отбрасывает в сторону, а маленького Узли, поднимает в воздух, вместе с тем самым предметов и начинает неистово колотить.
[indent] Эдгар моментально достаёт из кармана палочку, направляя её точно на шкатулку, которую держал в руках мальчик.
[indent] - Alarte Ascendare! – Проговаривает он, отбрасывая в воздух её, выбивая из рук мальчика. Никто не должен касаться явно проклятого предмета. – Вот чёрт… Бери его, аппарируй в Мунго! Я заберу Пенни, сообщу Молли и разберусь со всем этим.
[indent] Эд хватает на руки Пенелопу и тащит за собой в сторону «Норы», мысленно проклиная весь этот чёртов мир с его жестокостью.

[indent] Сегодня был удачный день хотя бы потому, что сверху выключили проливной дождь.
Брен размеренно шагал по лужам, размышляя, стоит ли заглянуть в маггловский бар, в который он осторожно сунул нос в прошлый четверг. Вообще-то это было не в его характере - все эти новые шумные места, особенно с кучей пьяного народу, особенно с магглами, о которых Бреннан знал только необходимый минимум. Но неделю назад на душе было так паршиво, что было уже, в общем-то, все равно, куда идти, лишь бы не домой.
Его первый год в качестве стажера близился к концу, остался еще один. Брену порой казалось, что прошло всего несколько недель, а иногда -  несколько лет с того момента, как его дядя уладил вопрос со знакомым в Министерстве и выбил для Брена место в отделе по контролю опасных волшебных существ. Это было в сущености идеей самого Бреннана, а старший брат его мамы только проложил к этому дорогу, вот и все. И как бы Брен не божился, что не подойдет больше к драконам, ничего другого он не умел. Да, всегда оставались заповедники с кем-то менее опасным, вроде пикси и каких-нибудь огнедышащих ежей, но в глубине души он не мог избавить от мысли, что этот поворот для потомственного драконолога и магозоолога будет сродни браку с магглом для каких-нибудь Блэков. Конечно, не то чтобы остался в семье МакКливерт кто-то, кто мог бы осудить выбор Брена: тетка Кирстин бы только обрадовалась, узнай доподлинно, что оба наследника МакКливертов решительно отвернулись от семейного дела. А семья МакФасти - Брен почувствовал, как челюсти до боли сжимаются при их упоминании, не в первый, впрочем, раз, и не в последний, - семья МакФасти вряд ли теперь будет сильно грустить по нем. Бреннан это заслужил, спору нет, и сам, своими руками, выстроил.
[indent] Брен выругался, обнаружив, что за всеми своими размышлениями вошел прямиком в глубокую лужу. Он еще не дослужился до момента, когда им выдали бы форменную одежду, непроницаемую ни для воды, ни для огня, и ботинки моментально наполнились водой и грустно чавкнули. Брен разрешил себе пофилософствовать с секунду и подумал, что в этом звуке можно было бы углядеть замечательное описание его нынешней жизни. Начать хотя бы с того, что в его квартире наверняка снова протек потолок. Это было удивительно, сколько этот потолок не латай, все равно с него вечно капает. Брен не считал себя настолько уж идиотом в простейших бытовых чарах, когда этот год только начинался, но теперь был почти готов признать свое поражение. Конечно, содержимого его ячейки в Гринготтсе хватило бы и на квартиру получше, но Брен решительно отверг эту мысль: не заслужил пока. Деньги на счет обоим братьям - ему и Кейрону - положили родители еще при их рождении, и до момента их смерти там собралась сумма если не поразительно большая, то по крайней мере достаточная, чтобы не латать крышу одной из самых захолустных квартирок в Косом. И все же Бреннан находил в своей странной линии поведения кое-какой плюс: это как будто чуточку примиряло его с тем, что он натворил в прошлом году, служа своего рода покаянием. И потом, иногда все это было даже забавно: например, в тот единственный раз, когда дядюшка МакЛайрд пришел проведать его и сообщил, что, похоже, и его сестра, и его племянник совсем ум потеряли на этом проклятом острове. Он тогда даже присесть отказался, сообщив, что ждет Брена к следующему дню в своем доме на Грейсчерч-стрит, но советует ему перед этим искупаться в Волшебном Очищающем средстве из аптеки Малпеппера. Брен, понятное дело, и не подумал прийти. Идеальным сыном и приемным сыном он не стал, а уж быть идеальным племянником и начинать не собирался.
[indent] Вывеска бара - достаточно старого, чтобы она успокоительно поскрипывала на старых петлях, - была ярко освещена уличным фонарем. Брен тысячу раз ходил мимо, а сейчас второй раз в жизни собирался заглянуть в обиталище странных людей, которые понятия не имели, что его оставили сиротой раненный дракон и пятиноги. Чудесное место - хотя бы поэтому.
Уже было темно, хотя и не поздно - народу на улицах полно, так что Брен сперва не обратил внимания на то, что некоторое количество человек движется в том же направлении, что и он сам. И тем не менее не мог избавиться от какого-то неясного, тревожного чувства, вызванного оживленностью улицы. Я уж совсем стал отшельником, - рассеянно подумалось Брену как раз в тот момент, когда на его плечо опустилась чья-то рука. Он дернулся, хватаясь за волшебную палочку в кармане куртки, и попытался обернуться, но его решительно впечатали в стенку. Борьбы никакой не было, а вот толкотня продолжалась пару секунд. Магглы, впрочем, и ухом не повели, а у Брена вдруг мелькнуло в сознании что-то - не мысль даже, а неясное воспоминание из тех, которые вызывают знакомые с детства люди и вещи. Он выкрутил наконец голову - все еще свято уверенный, что никакие разрекламированные Пожиратели смерти не собрались лишить его достоинтсва прямо под баром "Кот и роза", - и не увидел в полутьме ничего, кроме хорошо знакомого длинного носа, выглядывающего из-под капюшона.
Фергус МакФасти ослабил хватку и - Брен готов был поклясться, и на этом основании извернулся и двинул его плечом, - ухмылялся, весьма довольный собой.
- Чтоб тебя, Ферг, - глухо прорычал Брен, не находивший ни на кнат смешного в этой ситуации, - отпусти руку, братец, черт тебя возьми!
Он потер запястье, исподлобья глядя на Фергуса. Сердце ухнуло куда-то в пятки, потом вернулось, сделав пару радостных прыжков. Жгучее желание испустить радостный вопль и обняться прошло в ту же секунду, когда Бреннан припомнил себе, что это не счастливая встреча после долгого путешествия. Наверное, слово "счастливая" здесь вообще подходило меньше всего. Ферг поймал его, как последнего дурака.

[indent] У Ордена репутация организации, которая ценит людей, сделавших выбор в пользу нее. Даже если этот выбор продиктован не зовом сердца и желанием сделать жизнь в Магической Британии безопасной для людей с любым статусом крови, а банальное желание найти защиту под крылом феникса. Кеннет Хорн, ловкий контрабандист и продавец нелегальных артефактов на территории Лондона, вышел на Орден с интригующим обещанием поделиться полезной информацией взамен на защиту собственной шкуры. У него состоялось несколько долгих встреч со старшими товарищами Ремуса, на которых он как на исповеди выложил все, что разузнал за долгие месяцы работы информатором для пожирателей смерти. Как выяснилось, его "друзья" ополчились на него, и теперь Хорн требует помочь ему залечь на дно. В хаосе, возникшем после убийства министра, это сделать не так уж трудно. Министерство сейчас занято куда более важными и насущными проблемами, чем поимка своих граждан, решивших нелегально пересечь границу.

[indent] К скалам Дуврского залива Люпин трансгрессирует, держа под локоть Хорна. Под второй локоть его держит Лори Росс, просто на случай если Хорн завел их в ловушку и решит скрыться под шумок. - Думаешь, сработает? - спрашивает парень и скептически смотрит на старое ведро с пробоинами, которое должно было доставить информатора по ту сторону Ла-Манша. Владелец порт-ключа воспринимает вопрос Ремуса как сомнение в собственных силах и заверяет орденцев в том, что этот портал переправляет нелегалов во Францию и обратно еще со времен его деда, который так же подрабатывал таким "извозом". И в качестве проявления лояльности к клиентам, добавляет, что некая птичка ему напела о том, что об эвакуации Хорна известно пожирателям. С красочными шотландскими ругательствами Росс буквально запихивает ноги Хорна в ведро, после чего тот с проводником исчезает в неком воздушном водовороте, а сам командует их небольшому отряду рассредоточиться и быть готовыми к появлению слуг Темного Лорда.

[indent] Ждать их не приходится. Как только Росс выкрикивает команду, к обрыву трансгрессирует группа волшебников в характерных масках и капюшонах. Заняв позицию в нескольких метрах от края обрыва, Люпин держит палочку наготове. Очень жаль, что кадровый голод в Ордене не позволяет быть избирательными и проводить при вступлении какой-то экзамен на сообразительность. Потому что выпущенная Освальдом бомбарда была бы эффективна в любом другом бою, но не когда они находятся на краю чертового обрыва. Да, пожирателей она раскидывает в разные стороны, но взрывная волна не отличается избирательностью, и поэтому вместе с ними сносит еще и членов ордена, находящихся ближе остальных к врагу. Ремуса отшвыривает в сторону обрыва, и только у него в голове мелькает мысль "фух, пронесло", как в него влетает пожиратель. Инерция отбрасывает их назад, и Люпин отшатывается в сторону. Успевает поймать равновесие, балансируя на самом краю, когда не удержавшийся на ногах Пожиратель хватает его шкирку мантии и утаскивает за собой вниз.

[indent] Воды залива и торчащие из них пики скал приближаются стремительно. Несколько лет назад, упав во время матча с метлы, Сохатый с энтузиазмом рассказывал им в  Больничном крыле о том, что чувство свободного падения ни с чем не сравнимо. И сейчас Люпин охотно ему верит. У него должна вся жизнь пролететь перед глазами? Или это миф? Пальцы пожирателя все еще сжаты мертвой хваткой вокруг его мантии. На трансгрессию у них остались буквально доли секунды прежде чем они словно два мешка с картошкой шлепнутся о скалы и пополнят собой список глупейших смертей этой войны. Поборов желание завороженно смотреть на приближающуюся воду залива, Люпин крепко зажмуривает глаза и представляет вершину обрыва, откуда они только что отправили Хорна во Францию. Затем следует хлопок, и парень падает на землю, откатываясь назад. Встряхивает головой, чтобы вернуть зрению четкость после ощутимого удара и тут же тянет руку за вылетевшей из ладони палочкой. Странно, но он совсем не там, куда пытался трансгрессировать. Вместо того, чтобы оказаться наверху обрыва, он у его подножия, и на расстоянии вытянутой руки от него кромка воды.

[indent] Не без усилий Ремус поднимается на ноги и озирается по сторонам. Стоит ему различить неподалеку фигуру пожирателя в черной мантии, как в его сторону со свистом летит вражеское заклинание. Значит им обоим удалось пережить это падение. И в отличие от орденцев, оставшихся наверху, его здесь товарищи не прикроют. Все еще дизориентированный после падения и внезапного спасения, парень не успевает отразить заклинание. Благо, это не излюбленная всеми пожирателями авада. Люпина отбрасывает в сторону, и он приземляется на заточенные волнами обломки скал, один из которых вспарывает его мантию и вонзается в бок в чуть ниже ребер. С болезненным стоном парень приподнимается на локтях и прижимает руку к так глупо полученной ране. Чувствует, как его пальцы намокают в теплой липкой жидкости, происхождение которой не вызывает сомнений. Люпин вновь поднимается на ноги и как раз вовремя для того, чтобы отразить второе заклинание, которое рикошетит от магического щита и ударяется в горный массив обрыва, проделывая в нем приличного размера пробоину. Ремус использует выбитые взрывным заклинанием камни и отправляет их стремительно лететь в сторону врага. - Ваддивази! Парень замечает, что его противник также ранен, что увеличивает его собственные шансы в этой дуэли. Люпин делает шаг в сторону, уворачиваясь от очередной атаки.

[indent] - Инкарцеро, - выпаливает он в надежде взять пожирателя относительно невредимым и доставить Ордену пленника, из которого с помощью сыворотки правды можно будет вытащить информацию. - Протего, - парень ставит несколько защитных блоков один за другим. Он готов поклясться, что видел где-то именно эту комбинацию из атакующих заклинаний. Остается только понять где и в чьем исполнении. Словно мышечная память помогает ему отбить эту атаку. Будто он уже отражал именно эти заклинания именно в такой последовательности.

[indent] Ремус и его противник находятся на совсем узкой и каменистой линии пляжа, зажатые между отвесной скалой и волнующимся морем. Узкая полоска берега напоминает постамент для дуэлей, установленный в школе. Никуда с него не деться, не найти укрытия и не использовать окружающий их "пейзаж" в своих целях. Отвратительное место для дуэли. Но еще более отвратительным оно становится позже, когда январский штормовой ветер подгоняет волны и заставляет их все с нарастающей силой биться о берег. Шум моря настолько оглушающий, что не слышно даже собственного голоса, не говоря уже о голосе противника, озвучивающего свои заклинания. Люпин посылает во врага очередное заклинание, и тут их дуэль встает на паузу. Люпин поворачивает голову в сторону залива и видит, как на них несется высокая зло пенящаяся волна. Парень перенаправляет палочку в ее сторону и пытается выставить щит. Даже бросает взгляд на пожирателя, который очевидно также думает, что делать с этой новой напастью. С ревом волна ударяется о скалу, и Ремус осознает, что находится в ледяной воде.

[indent]  [indent] Юджинии должно быть больно_стыдно_жалко, но ни одной из этих эмоций она не испытывает, когда Эмма пытается свою обиду подобным образом выразить. У нее, наверное, слишком толстая кожа, броня, за столько лет выработанная, залатанная и заклинаниями укрепленная, поэтому слова уже не колют, разве что помогают лучше считать ситуацию. Дженкинс к юной Вэнити всегда испытывает что-то вроде симпатии, заботы, наверное, той, что не может в свое время дать собственной дочери, потому что кажется вполне незаслуженным подобное проявление эмоций. Нет, она не монстр, не социопат, Юджиния просто знает, что Имоджен сильнее этого и справится без ее объятий или длинных разговоров перед сном. Эмма же для нее была и есть ребенком чужих родителей, а когда ты смотришь со стороны, то подмечаешь то, что в себе не заметишь, оттого ее руки теплы и сама она к девочке намного добрее, чем к тем, с кем работает или проводит вечера.
Именно поэтому Юджиния не реагирует на колкости о гончих и о правдивости ситуации, потому что из раза в раз всех учит одному: нельзя делать выводы, основываясь на пересказах. Этого хватает в суде, в работе отдела, за семейным столом. Нужно научиться выражать собственное мнение, самостоятельно определять отношение к той или иной истории, чтобы потом не поплатиться за доверие к тем, чьи решение могут быть неправильно интерпретированы.
[indent]  [indent] Эмма переживает боль, она страдает и пытается справиться с эмоциями, с которыми не учат уживаться. Юджинии жизнь всегда казалась чересчур надуманной, слишком драматичной, потому что с детства всех учат лишь одному - все, что ни делается, все к лучшему. Но никто не предупреждает, что с каждым разом будет больнее. Кто-то продолжает верить в лучшее, кто-то ломается под обстоятельствами после первой же неудачи; а в Вэнити она видит стержень, который пытается поддерживать своим вниманием. Шивон - хорошая женщина, Юджиния ее уважает и в какой-то степени даже ценит, потому что у нее золотые руки и доброе сердце. Только когда всю себя отдаешь на работе, на пациентов разменивая последствие капли сострадания, то что от тебя остается дома, когда рабочие часы сменяются отдыхом? Дженкинс знает об этом не понаслышке, поэтому  подругу лишь одергивает время от времени (как и она ее) и пытается восполнить то, что Вэнити не додает своим детям.
[indent]  [indent] Новость о том, что Эмма вновь была в квартире Дарры Юджинию не удивляет. Нет, даже не так. Она ее удивляет, потому что казалось, что убийство // происшествие // несчастный случай остается фактом, с которым семейство Вэнити решает смириться. Дженкинс стоит извиниться, потому что со всеми проблемами внутри кабинета Министра и залов Визенгамота она забывает о главном: о людях. О тех, о ком должна заботиться, о тех, за кем должна наблюдать. Видя Эмму в подобном состоянии, Юджиния неловко задумывается и об Имоджен, которая… где? Она понятия не имеет. Мысль эта пугает, дрожью проходит по плечам, и Дженкинс пытается взять себя в руки, обращая внимание на аврора, который начинает эмоционально реагировать на слова «заключенной». Наверное, вчера_сегодня был сложный день, раз он наставляет артефакт на девушку, при этом обезоруженную и скованную в зачарованной от побега клетке.
[indent]  [indent] Но Юджиния им не мешает.
Юджиния не говорит и слова. Не останавливает Льюиса, не останавливает Эмму.
Она все так же сидит на ее постели, разглядывая баталию, происходящую перед ней молча, потому что добавить ей нечего.
Но, наверное, главная во всем этом причина, что она верит. Верит и знает, что Вэнити самостоятельно справится. Дженкинс не любит подтверждать стереотипы о волшебницах: леди могут за себя постоять, будь в их ладони палочка или кисть для рисования. Поэтому когда аврор на запястьях Эммы щелчком застёгивает наручники, наверняка зачарованные и успокаивающие, Юджиния пожимает плечами, отворачиваясь.
[indent]  [indent] — И правда увлекательная история, — начинает она, когда Льюис выходит из камеры, но не отходит от решетки, будучи на стороже. В этом нет необходимости, но Вэнити его раззадоривает, что теперь в его поведении и проявляется.
— Я не буду тебе врать, успокаивать и пытаться исправить то, что одними словами не залечишь, но попытаюсь быть с тобой честной, — этого Дженкинс далеко не всем может обещать, оттого своим словам придает чуть больше значения, чем требуется.
— Меня не волнует то, что ты пришла к Дарре, хотела что-то найти или просто отдохнуть от постоянного внимания со стороны. Меня не волнует, что тебя задержали за сопротивление, было оно или нет - тоже меня не особо интересует. Что мне непонятно, так это, почему ты проснулась в перевернутой вверх дном квартире окровавленная? — Юджиния ловит взгляд Эммы, не отпускает его, вставая с постели и подходя к ней. Наверное, она не то чтобы нежный человек. Хотя когда-то она и обнимала, и целовала, и горевала, пропуская сквозь себя эмоции всех, с кем как бы то ни было пересекалась. Это Дженкинс ошибочно считала эмпатией, возможностью понимать людей рядом с собой. Только потом, спустя года, она научилась различать сострадание от попытки почувствовать себя хорошо за счет горделивой мысли «я_умею_слушать». Лицемерие - это неосознанная привычка, практически каждый второй в той или иной степени врет себе и своим близким, говорит, что любит, а на деле лишь любит саму идею быть влюбленным.
Юджиния берет с себя обещание не говорить того, что от нее хотят услышать, и не произносить то, что хотят услышать. Поэтому и любит она теперь по-своему, так, как считает нужным, искренне, молча и сильно. Любит не за то чувство свободы и влечения, а за тепло и за тревогу, которые испытывает при мысли о тех, кем дорожит. Объяснить словами ей это трудно, да и она не пытается, потому что считает, что действия громче слов. Поэтому берет ладони Эммы в свои, сжимает чуть крепче, заставляя ее посмотреть на нее // действительно посмотреть, а не сделать вид.
[indent]  [indent] — Меня волнует, почему ты была ранена, кто тебя ранил и как это получилось, — говорит тише, заставляя_моля ее услышать.
— Твои родители сами разберутся с воспитанием, с последствиями этого поступка, а я хочу понять, кто тебе оставил те увечья, почему ты потеряла сознание и почему не скрылась с квартиры сразу же, когда появилась какая-либо опасность, — о последнем Юджиния догадывается. Тяжело оставаться в стороне, когда близким угрожает опасность, еще тяжелее уходить от риска, когда есть возможность добиться справедливость. Или же себя до конца сломить, чтобы больше не нуждаться в ней.
Дженкинс подозревает, что Вэнити двигало именно саморазрушение, но она не сможет ей помочь, если та не откроется, если та не доверится.
[indent]  [indent] — Ты думаешь, я не понимаю, что все это тебя не остановит? Ты знаешь, что или родители, или я тебя отсюда вытащим. Если ты захочешь продолжить себя уничтожать, тебе никто не сможет помешать. Я знаю тебя, Эмма, хотя пусть тебе, может, и кажется, что никто тебя не понимает, — Юджиния надеется, что она ее вниманием завладевает, оттого становится смелее и словами воздух разрезает без лишних на то переживаний.
[indent]  [indent] — Я не знаю боли потери брата, но знаю, как тяжело быть одной. Одной в окружении толпы, — сжимает ее пальцы сильнее, наверное, даже чересчур сильно, — меня не волнует, что ты решишь делать с жизнью дальше, потому что это твоя жизнь, и я приму любое твое решение будь то пожиратели смерти или орден феникса. Все, что сейчас меня волнует, почему_ты_не_ушла? Кого ты там увидела? — мысль, казалось бы, не очень важная, но именно с нее и нужно начать и ею же продолжить. Если Эмма оказалась в квартире Дарры, то она там была не одна: кто устроит погром в одиночестве? Существует шанс, что псих на такое способен, но Вэнити еще в своем уме. У нее увечья от сопротивления и вряд ли только из-за задержания. В квартире был кто-то, кто может помочь / сдвинуть с места расследование.
Юджиния это понимает, и она надеется, что и Эмма поймет.
[indent]  [indent] — Если ты хочешь таким образом пережить боль, то это поможет лишь ненадолго. По-настоящему попытаться жить дальше получится только, если ты разберешься с тем, что тебя мучает, — говорит еще тише, уводя Вэнити обратно к постели, усаживая ее на нее, а сама садится напротив на корточки, на коленях ее руки укладывая.
[indent]  [indent] — Что тебя мучает? Кто тебя мучает? — задает вопрос, наверное, наиболее важный во всем произошедшем. У Дженкинс не так много времени на подобные разговоры, но если бы что-то произошло с ее дочерью, то Эмма обязательно бы Имоджен помогла. Потому что они семья, может, не по крови, но по духу. Может, не такая громкая, но все-таки крепкая. Юджиния знает, что в мире нет ничего постоянного, кроме самого простого — любви к ближнему. Даже после десятков лет унижений или страданий можно продолжать любить человека искренне, извращено, себе на поражение, но все-таки любить. Дженкинс не хочет, чтобы Вэнити это чувствовала, поэтому давит на нее здесь и сейчас, в тюрьме, в клетке, в которую ее же демоны ее и заковали.

Иллюзий по поводу своего возвращения Патриция не строила, поэтому не обижается, когда на себе ловит недоверчивые и чаще порицающие взгляды, находясь в окружении братьев и родителей. Мама руки заламывает за спину, потому что отец просит ее не мешать воспитанию, а Селвин молчит в ответ, ибо спорить сил нет и, если честно, права тоже нет. Она больше недели проводит взаперти: выходить из дома не спешит, боясь, что за ней следят; Нейт настаивает на разговоре, но Патриция не уверена, что сможет ответить на вопросы и объяснить. Ответов на «почему» у нее все так же нет, а те, которые заготовлены, никого не устраивают, потому что не видят логики в «это было правильно».
Патриция себя ищет и находит там, откуда сбегает год назад. Стены согревают, уютом веют, пусть и дом больше не является ее_родным, но все-таки воспоминания играют свою роль. Она не уверена, что почувствовала бы такое же спокойствие, если бы вернулась домой, ибо сталкиваться с незавершенным разговором все еще не готова: Нейт о ребенке не знает, недоверчивые взгляды на нее бросает, и Пэт голову опускает // заслужила.
Но судьба, кажется, над ней издевается, потому что Патриция вновь становится свидетелем разговора, которого услышать не должна была. Братья, по началу от нее отстраненные, спустя неделю стали забывать закрывать двери: Селвин, по дому передвигающаяся от скуки, у одной из комнат останавливается, когда «Хартли» разрезает шепотом звенящую тишину.
Наверное, ей стоило уйти, отвернуться и не наступать на те же грабли, но у Трэвиса голос взбудораженный, а Теодор молчит, что ничего хорошего не означает. Патриция стоит у двери некоторое время, пока не осознает, во что они снова ввязались, пока одно с другим не сопоставляет и не понимает, что эту ошибку исправить будет не так-то просто.
— Веритасерум, Трэв, верита-блядь-серум, — Тео зол, он бьет ладонью, кажется, по столу, а Пэт вздрагивает и, едва шаркая тапками, скрывается в своей комнате.
Паника накрывает собой лишь на несколько часов, пока Селвин судорожно выписывает все плюсы и минусы на пергаменте, пытается понять, что произойдет с их семьей, с ними, если вдруг до Ордена Феникса дойдет, что арестованный Кассиус Трэверс — не тот, кого Патриция все это время защищала. Альбус знает, он не так глуп, да и остальные подозревают ее родственников — это вполне логично, что братьев и родителей в первый же вечер возвращения из себя выводит. Селвин судорожно по комнате ходит, из угла в угол шагами ее меряя, а когда слышит разговоры в коридоре, замирает на кровати, молясь, чтобы никто к ней не зашел.
Она не_готова, Медоуз была права, конечно, была права: дрожь вновь бьет по рукам, и девушка их между собой переплетает, успокаивая.
С планом Патриция определяется не сразу, боясь, что очередное неповиновение указаниям старших для нее обернется или крупным скандалом, или последним наказанием. Она все газеты за предыдущие дни внимательно читает, надеясь успеть бурю предотвратить вовремя, но достаточно быстро догадывается, что у Тео все схвачено. Трэвис поступает умно, приходя к министру и уводя от себя подозрения таким образом, но Патриция знает, что Кассиус сомневается, как и Кадмус, как и (она надеялась) Нейтан будет сомневаться. У него слишком много информации на них всех, одна капля сыворотки правды, и все Паркинсоны, Селвины, Трэверсы попадут в Азкабан за многочисленные преступления, возможно, даже ими не совершенные.
С утра она отказывается от завтрака, но одумывается, решая не игнорировать остальных. За столом спрашивает, как у всех дела, в ответ получает что-то похожее на мычание @ все больше в своем плане укрепляется — Патриция искупит свои грехи.
В комнате все бумаги сжигает, потому что не может скомпрометировать Непреложный обет, данный Альбусу, долго раздумывает о том, как пробраться в Аврорат. Если обратится к Алисе или Доркас, то они сразу же ее поймают и вернут туда, откуда так упрямо бежала, а может и того хуже. Пэт может по пальцам пересчитать тех, в чьей причастности к Ордену уверена, что ее задачу не упрощает.
В Атриум Селвин из камина выходит ближе к семи вечера, ведомая тишиной в новостях, обходит Министерство с другой стороны и пользуется входом для авроров.
— Гиббинс, — здоровается с парнем, о котором постоянно слышит на собраниях Ордена Феникса, но знает, что он отказывается к нему присоединяться. Он спрашивает, что она тут делает, и Патриция врет — нагло врет, — что пришла встретиться с Фрэнком. Аврору этого достаточно: очевидно, оборотное зелье сработало, а спрятанные волосы Алисы ни с чьими другим не перепутались. Селвин проходит в тускло освещенный коридор, некоторое время идет прямо, а потом сворачивает в уборную.
Дверь на замок закрывает дрожащими пальцами, в зеркало себя оглядывает, удостоверяясь, что зелье все еще работает, и взволнованно поглядывает на наручные часы. Патриция остается в туалете несколько часов, пока не слышит громкие голоса в коридоре: за дверью отчетливое «камеру, живо», голосом Марлин произнесенное, узнает и губы поджимает — его привели.
Селвин давно не виделась со старшим Трэверсом: когда она проводила каникулы дома у Кадмуса, молила о расторжение помолвки, то он своего племянника_ее поддерживал, оттого никаких негативных чувств к нему Патриция не испытывает. Наверное, из-за этого топчется на месте, не зная, стоит ли, нужно ли, способна ли.
Но сидит в туалете еще несколько часов, пока стрелка часов не останавливается на двух часах ночи. В отражении зеркала Пэт уже видит саму себя, волосы приглаживает, пытается уговорить себя, что поступает п р а в и л ь н о.
В коридоре ей никто не встречается: а когда она доходит до тюрьм, расположенных на этаже ниже, то останавливается у поворота. Глупо полагать, что Кассиуса оставили без охраны, и Селвин из сумки достает стеклянный пузырек. Она в зельеварении не то чтобы плоха, но крадет у Вильмы из запасов усыпляющий порошок, смешивая его со взрывающим снадобьем; прицелившись, склянку бросает в стену над головой охранника, и тот на звук реагирует, тут же вскакивая на ноги. Но зелье уже подействовало (Патриция успевает нос прикрыть влажным платком), и он по стене медленно скатывается:
пятнадцать минут.
Она осторожно идет вперед, через тело переступая и заставляя себя не оглядываться, спешит вперед. В первой же камере замечает человека, прислонённого к стене.
— Патриция?
Она на мгновение на месте замирает, а потом делает шаг вперед: будет ли магия работать в тюрьме, сможет ли Селвин воспользоваться заклинанием, чтобы лишить жизни того, кто угрожает всей ее семье, всему тому, что она столько лет пыталась из темноты вытащить? В его глазах она замечает удивление, неловко пальцами обхватывает прутья клетки, но не чувствует никакой магической защиты.
— Здравствуйте, — знает ли он, что Пэт не было с Нейтом около года, знает ли он, кто его сдал, знает ли он, что стал пешкой в своей же игре? Селвин его жалко: она улыбается_грустно, пальцами до его руки дотягивается, осторожно сжимая.
Она должна.
   Она обязана.
     Ради семьи, ради себя.
Патриция никогда не была эгоисткой: так получилось, что с детства она или в тени старших братьев, или за спинами Кадмуса с Натаниэлем. Она всегда чувствововала_вует себя в безопасности, оттого с проблемами-то и не сталкивалась никогда. Все началось с правды, услышанной случайно, закрутилось, завертелось, когда в муже разочаровалась, когда на его руках видела лишь кровь, а своего лицемерия не замечала: ты не такой, Нейт, — твердила она ему в тот вечер, когда он от нее пытался отстраниться, а она молила о понимании. Но как он ее понять мог, если она сама себя до сих пор не понимает?
— Прости, — просит прощения, руку из клетки убирая, а в другой ладони зажимает волшебную палочку.
Патриция Паркинсон когда-то мечтала о большой семье, о счастливых вечерах в объятиях мужа, звала себя не_такой, в Натаниэле души не чаяла, за Кадмуса была готова любого на части разорвать. Но все это лишь на словах, в фантазиях, в иллюзиях, в которые она верить могла потому, что все это время была от настоящего мира убережена ложью_во_благо.
Теперь же она смотрит в глаза, полные непонимания, сочувствует, но вины не ощущает. Очерствела ли, возможно, просто поняла, что важно. Важно быть собой, Патрицией Селвин, женой, сестрой, дочерью. Она должна уберечь свою семью, пусть ей и потребовалось три мучительных года разобраться в своих причинах, но теперь Пэт не отступится.
— Авада Кедавра, — слетает уверенным шепотом с ее губ, а из волшебной палочки лишь пара зеленых искр появляются. Она мешкается, взволнованно пытается еще пару раз заклинание вызвать, пока не понимает, что на тюрьмы все-таки наложена защита. Патриция старается на Кассиуса взгляда не поднимать, в сумке роется, палочку туда бросая и доставая следом кинжал.

i t ' s  l i k e ,   a l l   d a y   m y   v a n i t y   i s   f o r   s a l e
t a k e   i t   a w a y ,   m y   h e a d   i s   i n   m y   o w n   h e l l
Sing to me 'cause I can't hear myself
t h r o u g h   t h e   l o u d n e s s   o f   m y   o w n   h u r t s
[indent] Ей в комнате всё знакомо и всё слишком чужое; её не было несколько лет — всё слишком изменилось / не изменилась только она сама. Алкмена хочет, чтобы всё было как прежде, чтобы все вдруг забыли её поступки мерзкие и необдуманные, чтобы всё её вокруг снова полюбили, как прежде — она готова даже обратно ту роль забытую примерить. Алкмена сожалеет о многом, ей перечислять всё ни одной ночи не хватит — она мучается кошмарами, она засыпает долго, рисуя на податливом мягком дереве изголовья ногтём узоры — от скуки; она даёт каждому из них имя, она привязывает каждый из них к одному из событий, которое не хочет вспоминать, надеется, может, они тут и останутся, в дереве, может, её вина хоть ненадолго отпустит и жить позволит, как прежде.
[indent]  [indent]  [indent] Вина цепляется в Алкмену когтистыми лапами крепко; не отпускает, как бы та не рвалась на свободу. Мена хочет грехи свои принять, Мена хочет себя простить — но у неё не получается, Мена хочет всё вернуть, но бороться не способна уже / вина врезается в неё крепче, перебирает косточки по одной и, обгладывая с причмокиванием, выплёвывает под ноги. Вина её перемалывает, стирает в порошок, не оставляя живого места.
[indent] Алкмена не может спать; она на месте вечно крутится, вертится, путаясь в широких простынях с детским рисунком, она репетирует слова добрую часть ночи и старается не смотреть на часы — они участливо подскажут: три часа ночи — она придумывает слова и заучивает их, оттачивая каждую фразу, она донести хочет мысль ясную, чёткую, она извиниться хочет и получить прощение долгожданное / она хочет, чтобы её снова любили, как прежде.

[indent] Алкмена старается быть сильнее — снова притворство;
[indent] Алкмена старается не поддаваться панике — внутри всё клокочет;
[indent] Алкмена мало выходов из ситуации видит — она притворяется, что ничего не произошло.

[indent] Этих шести лет не было — она наивно надеялась, что все станут в эту игру с ней играть; она по-детски мыслила, так ничему и не научившись. Алкмена на ошибках не учится, она их не запоминает попросту, старательно от них избавляется и заставляет себя забыть / она не сможет с виной этой жить постоянно.
[indent] Этих шести лет не было — она не хочет видеть их в глазах Макса и выросшей дочери, она не хочет натыкаться на это в облике Мары и слышать из уст Марлин. Она не хочет сталкиваться с последствиями, она себя сама загрызть хочет — чужих зубов чувствовать на собственной коже не привыкла; всегда умело от наказания увиливала.
[indent] Этих шести лет не было — пожалуйста, блять, п о в е р ь т е.

[indent] На пороге прежнего дома стоя, она верила всем сердцем, что ничего не изменилось; за дверью её ждёт всё тот же Макс, в глазах которого всегда обожание читалось, и всё та же двухлетняя дочь, не отлипающая от матери вечная непоседа. Алкмена верила, что так и будет, что встретят её они, что примут с распростёртыми, словно её не было всего пару дней — мамочка просто уезжала на выходные.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Мамочке просто нужно было кое-кого навестить.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Мамочке просто нужно было немного задержаться.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // Мамочки не было шесть ёбаных лет.

[indent] Алкмена судорожно поправляет теперь_светлые волосы, закладывая их уши, потирает озябшие предплечья и шумно втягивает носом морозный воздух — в Англии климат кусачий. Она прокручивает в голове слова, которые придумала ночью; она их все растеряла по дороге — роется в карманах, а там сплошь перепутанные буквы, лезет руками за шиворот — а там только предлоги одни, она нащупывает застрявшие в горле извинения — выдавить их не может. Её встречают две пары глаз, в которых ни любви, ни тоски, ни жалости.

[indent] Малышка Мэй смотрит с непониманием, Алкмена пялится на неё в ответ — они друг друга не узнают, не чувствуют, не понимают. Малышка Мэй смотрит на отца, цепляясь за его широкую ладонь, немой вопрос: «кто эта тётя» — Алкмену вот-вот вывернет наизнанку.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // зачем я только пришла?
[indent] Сердце рвёт на куски, душонки остатки скребутся, чтобы тело грешное покинуть и вознестись [погребёнными стать под толщиями земли] — Алкмена не дышит и не шевелится [может, получится исчезнуть], Максвелл смотрит холодно, но без ненависти — слишком добр к ней; пускает её внутрь, наливает горячего чая, предлагает тёплый плед, пока Мэй за ним хвостиком бегает. Алкмена глаз от дочери оторвать не может — кто эта девочка / почему она, чёрт побери, такая взрослая? Мозг подсказывает:
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] шесть ёбаных лет.

[indent] Алкмена для неё чужая, посторонняя, девочка её почти не помнит, но узнаёт по фотографии / обиды и ненависти Мена в глазах больших голубых не читает, это позволяет вновь дышать начать. Алкмена пытается о себе напомнить — дарит припасённый подарок, тянет руки осторожно и кличет «малышка Мэй» — прямо как шесть лет назад, но малышка Мэй, её маленькая малышка Мэй держится холодно и отстранёно, к собственной матери особенного интереса не проявляя. Мене хочется вновь исчезнуть, уехать куда-нибудь в Египет или соединённые штаты — только бы подальше от этого места, где она теперь ч у ж а ч к а.

[indent] Она протягивает Мэй руку, та хватает её неуверенно, но крепко; Алкмена попросила Максвелла отпустить дочь погулять с ней хотя бы немного, она знала — он хороший, он не будет запрещать им видеться и Мэйгрид от матери ограждать. Чья-то мать и чья-то дочь выходят на мощённую улочку перед домом, Мена нервничает, пытается говорить — но всё сбивчиво, отрепетированное забывается тут же, — девочка отвечает ей редко и коротко — она стесняется, замыкается, говорить не хочет. Алкмена не знает, с ней она такая или просто замкнутая ото всех, но попыток расшевелить не оставляет, рассказами не_интересными ребёнка пичкая.

[indent] Мару она не видит, но будто бы чувствует; стыд накатывает огромный волной, топит, Мена в нём захлёбывается и спасти не пытается даже. С губ срывается короткое имя, разобранное давно на кусочки, из которых вся жизнь её состояла: «Мара?».
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // з а ч е м   я   т о л ь к о   п р и ш л а ?